Господин военлёт - Страница 2

Доступ к книге ограничен фрагменом по требованию правообладателя.

Голос хриплый, каркающий, знакомый. Чтоб ты сдох, черноголовый! Обязательно каркать при каждом моем воплощении?

Приоткрываю глаза. Вижу дощатый потолок, вымазанный белой краской. Почему мне пришло в голову слово «вымазанный», а не «крашенный»? Не знаю. Пусть… Оштукатуренные, побеленные стены. Неплохо. Осторожно осматриваюсь. Я лежу в кровати, прикрытый байковым солдатским одеялом. Скашиваю взгляд: на одеяло изнутри выпущен край свежей простыни. Под головой подушка – мягкая! Повезло мне нынче, ох как повезло!

Шевелю пальцами рук и ног – подчиняются. Сгибаю ноги в коленях, затем обнимаю себя руками. Получается. Руки-ноги слушаются, ничего не болит, ран нет. Легкая слабость в теле, но это всегда поначалу. По воле старого чудодея я снова воскрес в теле умершего воина. Пора подниматься!

Рывком сбрасываю одеяло, сажусь, упираясь спиной в подушку. На мне только белье: рубаха и кальсоны. Кальсоны с завязками, последние распущены. Завязываю их, шарю взглядом по сторонам. На гвозде, вбитом в стену, висит серый халат, даже на вид теплый. Где обувь? Наклоняюсь и заглядываю под кровать. Есть! Нечто вроде галош, только кожаных. Левой рукой – почему левой? я теперь левша? – вытаскиваю опорки, вот и название вспомнилось, всовываю в них ноги. Нормально. Встаю, снимаю с гвоздика халат. Руки не сразу находят рукава, отвык. Запахиваюсь.

С соседней койки за моими манипуляциями с нескрываемым любопытством наблюдает человек в нижней рубахе и форменных военных галифе. Штанины галифе необъятной ширины, на ступнях толстые шерстяные носки. Почему-то хочется назвать их чулками. Под койкой незнакомца стоят ботинки и лежат какие-то странные голенища с ремешками. На подоконнике кожаная каска с большим двуглавым орлом и кокардой спереди. Лицо у незнакомца молодое, простоватое, коротенькая, вихрастая челка зачесана на аккуратный пробор, виски выбриты. Больше в комнате никого нет, две соседние койки пустуют. Вежливо киваю соседу, иду к двери – пора осмотреться.

За дверью широкий коридор. Пахнет чем-то резким, больничным. Карболка? Шагаю коридором. Никем не остановленный, распахиваю наружную дверь. В лицо ударяет сырой, напоенный влагой воздух. Я стою на широком крыльце, обрамленном некогда белыми, ныне обшарпанными колоннами. Просторный двор, внутри несколько повозок, крытых брезентом, возле повозок суетятся люди в суконных шинелях, защитного цвета фуражках и серых мерлушковых папахах. Липы вдоль ограды стоят черные, без листьев. Сейчас весна? Или осень?

Никто не обращает на меня внимания. Спускаюсь по ступенькам и рысцой бегу к дощатому сооружению в дальнем конце двора. Назначение сооружения угадывается без подсказок. Внутри слезоточивый запах хлора и белая известь, посыпанная вокруг прорезанных в доске дырок. Желтая струя ныряет в ближнее отверстие. С облегчением вас!

Обратно возвращаюсь не спеша. Здание, откуда я вышел, двухэтажное, с неуклюжим портиком и колоннадой, вокруг боковые одноэтажные флигеля. Железная крыша вымазана – опять это несвойственное мне слово «вымазана»! – зеленой краской. Посреди крыши – большой белый квадрат, внутри него – красный крест. Такие же кресты на защитном брезенте повозок. Понятно: госпиталь, война. Я снова попал по назначению…

На крыльце переминается с ноги на ногу сосед по палате – вышел следом. Любопытный! На плечах его такой же халат, на ногах похожие опорки. Заметив меня, вихрастый лезет в карман и достает плоскую картонную коробку. Папиросы! Господи, сколько же я не курил?! Он ловит мой взгляд.

– Не желаете? – протягивает коробку.

– Благодарю!

Осторожно беру папиросу, пальцы привычно сминают мундштук. Вихрастый чиркает спичкой. Благословенна ты, первая затяжка! На мгновение все вокруг плывет, но постепенно предметы возвращают очертания. Сосед смотрит тревожно. Киваю: все в порядке.

– Военлет, поручик Рапота Сергей Николаевич! – говорит сосед и добавляет: – Можно просто Серж!

«Военлет», «поручик»… Куда меня занесло на этот раз, чье погибшее тело воскресила моя душа? Рапота смотрит вопрошающе, и я признаюсь:

– Я не знаю, как меня зовут.

Лицо его вытягивается.

– Не помню, – поправляюсь я. – Может, вы знаете?

Он качает головой:

– Вас привезли вчера. Раздели в приемном покое, мундира вашего я не видел. Но поскольку положили к нам в палату, офицер. Контузия?

Развожу руками.

– Контузия! – заключает он уверенно. – Раз не помните. Германец вчера Осовец из орудий обстреливал. Там вас и контузило, больше негде.

Германец?

– Как зовется это место, Сергей Николаевич?

– Можно просто Серж. Или Сергей…

Он краснеет, и я вдруг понимаю: поручику от силы лет двадцать. Или двадцать один. А мне?

– Так как, Сергей?

– Белосток! Раненых в Осовце везут в Белосток. Крепость под огнем.

– Какой сегодня день?

Удивление мелькает на его лице, мгновенно сменяясь пониманием.

– Четырнадцатое апреля тысяча девятьсот пятнадцатого года от Рождества Христова…

Вот и определились…

Бросаем окурки и возвращаемся в палату. Явление второе: те же лица плюс юное создание. У создания пухленькое личико, такие же губки, вздернутый носик и голубые глаза. Наверное, здесь это считается красивым, раз милое создание держится надменно. На нем белая косынка, серое платье до пола и такой же белый передник. Под грудью на переднике – большой красный крест.

– Кто вам разрешил вставать, больной?

Оглядываюсь. Поручик Рапота сидит на койке и делает вид, что не при делах. Вопрос адресован мне.